Финансовый Эпос: истории из жизни денег

Доллар и Рубля Часть 1. Как Доллар Рублю ... (порносказка) N.N.

В некотором царстве, в некотором государстве, в стране Баксонии жил-был Доллар. Жил, не тужил: то поднимется, то опустится (за Йеной ухлестывал), - молодой был, зеленый.

А за семью морями, за тридцатью горами, за большим лесом, в стране Рубляндии - жила Рубля. И приснился как-то Рубле Доллар, и на другую ночь снова приснился, и потом опять, так что возмечтала Рубля увидеть Доллара. Да так возмечтала, что даже телек купила, но разве в телеке отличишь настоящий Доллар от фальшивого. В общем, заскучала Рубля, сохнуть стала, вся сделалась деревянная. И пошла тогда Рубля к Горбатому. В ноженьки повалилась, в колени поклонилась: "Хочу, говорит, в Баксонию Доллара повидать". Да где ж она, Баксония? За лесом большим, за горами - за тридцатью, за морями - за семью, ни пешком туда не дотопать, ни на Чайке не долететь. Но Горбатый на то и был мечен, чтобы там, где и подумать толком не можно, мыслительный процесс на словах изображать. Вот и стали они вместе: Рубля сохнуть, а Горбатый измышлять. Долго ли, коротко ли, только прознала об этом Птица Райская, пожалела Рублю, остановила мыслительный процесс. "Я, говорит, совет дам". И дала. И такой совет, каких советов ни Рубля, ни Горбатый отродясь слыхом не слыхивали, хотя, кроме советов, в Рубляндии вообще ничего слышно не было.

"Слыханное ли дело, возмутился Горбатый, в Рубляндию Доллара пускать? Нет на то моего соизволения!" Тут Рубля давай плакать, аж размокла вся, а Птица Райская давай наступать, видно, и Сама интерес имела Доллара приголубить. Отбивается Горбатый слева - она справа, отбивается справа - ан она уж со спины. Ну спина, известное дело, в Рубляндии место слабое. Никак не отвертеться Горбатому, всю плешь (не при детях будь сказано) переела Птица. Так в конце концов и победили бабы. Укатали-уломали Горбатого. Выписал он Доллару в Рубляндию повестку, да прямо по телеку и послал.

А Доллар как включил у себя в Баксонии телек, глядь, повестка ему в Рубляндию в 24 часа, с вещами. Запечалился тут Доллар, закручинился, ведь Рубляндия, она за семью морями, за тридцатью горами, за большим лесом, никто не знает, где. "Эх, пропадай, думает, моя зеленая головушка, не подняться мне больше ни на Йену Японскую, ни на Марку Германскую, ни даже на Лиру Турецкую иль Крону Чешскую, не видать ни шекеля, ни шила. В общем, плачет юный бакс, убивается и с вещами навеки прощается. Прощание Доллара:

Лишь один старый друг Мерседес не бросил Доллара: "Я, говорит, тебе пригожусь. Пусть коврики мои - не самолеты, но для меня в Рубляндию смотать, что твому Компу два байта переслать". (И впрямь, обычное дело, сопрут в Баксонии мерседес, ищут, ищут, найти не могут, а он уж давно себе за Большим лесом катается.) "Загружайся, говорит, и сразу невидимкой станешь: тебе сквозь окошки зеркальные все видно будет, а тебя - никому". Сказано - сделано. Часы японские и тикнуть не сумели, а уж Доллар в Рубляндии невидимкой живет да в окошки Мерседеса поглядывает. И идут за байтом байт, килобайт и мегабайт, пока в одно разрубляндское утро ни прошла мимо Долларова окошка Рубля.

Увидел Доллар Рублю и приподнялся. А Рубля-то Доллара не видит, идет себе, как в воду опущенная, но чувствует, что вроде как от мерседесовых окошек отойти не может. И стала она прохаживаться мимо Мерседеса туда-сюда, а Доллар на это подниматься начал. Надо сказать, что к тому времени забылись Доллару и Йена Японская, и Марка Германская, казалось уже, что и отдача у них маленькая, ну от силы 3-5%, куда ни вложи. А Рубля-то - вот она, рядом ходит и 200% сулит.

Меж тем в Рубляндии стали поговаривать, будто Рубля опускаться начала. Еще бы, ведь она-то не видит Доллара, только что мимо ходит. Кажется, вот Он, где-то рядом, а как все-равно сквозь пальцы утекает. Что уж тут Рубле остается? И Доллар уже совсем поднялся, во весь, можно сказать, рост встал. Принялся он тогда Мерседеса упрашивать: "Отвори, говорит, двери-окошки, не хочу, г-рит, больше невидимкой прятаться, а хочу, г-рит, во всей своей зеленой красе пред Рублей предстать". Но Мерседес ему, знай, отвечает, дескать, я за тебя отвечаю... - перед всею Баксонией, да еще и перед Японией, может, даже и перед Германией. "Да ты посмотри, не унимается Доллар, какая она, Рубля, маленькая, в тыщу раз меньше Марки, ну что нам ее бояться?" А сам лишь об отдаче (ведь 200%-то!) и думает, даже голодовку безледную объявить пригрозился. Не выдержал, сдался на это Мерседес. "Будь, говорит, так, но ни по-твоему, ни по-моему. Не станем мы открываться, а только на чуть-чуть приоткроемся - Рублю к нам сразу и затянет." Так оно и вышло... Правда, потом в Рубляндии некоторые утверждали, что силой затащили Рублю, а другие, наоборот, полагали, что она собственноручно дверцу взломала и внутрь ворвалась, мол, другого выхода у нее уже не было, при последнем, мол, издыхании была баба.

Что там у них в мерседесе произошло, никто не видел, но все догадывались, так сказать, "коммон ноледж". (Читатель, смотри в корень!) Однако называли это в Рубляндии все по-разному: кто попроще - "вложения", особо сердобольные - "помощь", совсем крутые даже новый эвфемизм придумали - "инвестирование" (был, понимаете, хрен, стал "инвестор" - не путать со "спонсором"). И всех, конечно, первым делом интересовала отдача. Только в Рубляндии ее не видели - в Мерседесе отдача осталася, невидимкой, то есть, - хитер был старый Мерседес. А Рубля, когда из Мерседеса вышла, сказала, что не знала ничего об отдаче, и еще сказала, что Доллар был подлинный, то бишь настоящий, но настоящий "кто" не сказала.

Вот с тех пор, говорят, Рубля совсем опустилась. И не только в Рубляндии говорят, но уже и в Баксонии, и в Японии, и в Германии, и даже там говорят, где Лира Турецкая ходит. Говорят, что за каждым мерседесом бегает и под джипы бросается, мало того, уже и тайоты, и оппели в ход пошли, да как-то с Долларом у нее все не клеится, отдачи не видит, что-ли, или сквозь пальцы утекает, в общем, к рукам не липнет. Но слова словами, а точно-то ведь никто не знает, ибо Рубля теперь тоже как будто невидимкой стала: вроде бы есть, а посмотришь, все равно, что нет ее. А Доллар, как говорят, "вечно зеленеет": и в Баксонии он, и в Японии, и в Германии он, и с Лирой Турецкой хаживает с шилом и с шекелем. В Рубляндии тоже думают, что его пригрели, но как начинают за химо брать, он фальшивым оборачивается, да и отдача за зеркальные стекла прячется. А злые языки, так еще и песенку его пересказывают, где Рубля Рубляцкая с Гривной Хохляцкой рифмуется, хотя это уж слишком. Правда в официальных слухах песенку ту вообще в другом смысле толкуют, мол, "Не нужно мне Лиры Турецкой, Рубля дорогая нужна", и называют даже Рублю ласково Рублебондой. Однако, народ Рубляндский и эту песенку по-своему переиначил:

"Не нужно нам Рубли Рубляцкой - Рубля дорогая нужна!" Ведь, были же, были времена, когда Доллар был еще маленький, что считалась Рубля дороже Доллара, раз в 20 дороже (если на метро пересчитывать)!

Но не перевестись в Рубляндии оптимистам, и каждый вечер из телека слышно, что Рубля, дескать, беременна Новым Долларом, который будет еще зеленее прежнего (на 200%). Да только слух также имеется, будто Рубля уже родила сыночка, не очень, чтобы зеленого, желтоватого скорей, и будто зовется он Рублин.

И лишь старые рубляндцы тихим шопотом передают друг другу, что Доллара-то уже крючит и корчит, мол, в эдакую кривулю согнуло и двумя чертами перечеркнуло - вот!

Много бурь с тех пор пронеслось за большим лесом. Смели бури и Горбатого, и Елкина смели, и Черномора, даже Царевна-Лебедь не удержалась, а Феноменов сам растворился. И царствует уже в Рубляндии Красная Кнопка - пигалица такая, толстоморденькая, в просторечии, Катька, а официально, Катюша. В Баксонии же тем временем вырос Новый Доллар - Мистер Грин из страны баксов (как он сам себя называл). И захотелось Грину эту самую Кнопку. Уж так захотелось, что он вирши стал сочинять, мелодию к ним приделывать и по телеку в Рубляндию засылать. Весь Большой лес гудел: "Я такой зеленый, а ты кра-сна-я". Но Кнопка, известное дело, баба тертая, ее виршами не испугаешь. Повелела завесить все телики красными тряпками (жуть сколько материи ушло!) и в светофорах зеленый свет отменила, а листьев в лесу к тому времени не было - зима стояла ядерная. "Не желаю больше зеленого и не надобно мне никаких гринов" - сказала, как отрезала.

Не в том дело, чтобы чужды были Катьке женские слабости или Грин был не хорош, а только существовало в Рубляндии предание, что кто ту Кнопку прижмет, тому и править за Большим лесом. Но из Баксонии - это какая ж управа? через семь морей, да по за тридцать гор и сквозь лес большой? Разве с телека бурю успокоишь? А вся Рубляндия устала от бурь, и Катюша Рубляндская - в первую голову.

Заматерел к тем годам и Рублин. И у него была своя настоящая любовь, страсть всепоглощающая, лишь к ней одной тянулось его мужское естество. Да ведь к ней тянулось мужское естество и всей Рубляндии. По правде говоря, и бабы многие на нее заглядывались, и даже дети. Звалась эта особа Белой Головкой, и сама Красная Кнопка была у ней на поводу. Конечно, девка, что надо: захочет - мертвого развеселит, захочет - живого уложит, но всегда готова поднять любого. Она согревала души и тела рубляндцев длинной белой зимой. Куда уж до нее Грину с его травкой! Да видно, чему быть, того не миновать.

Дерзкий план замыслил мистер Грин: "Была, подумал, Головка Белая, а станет Боевая". В общем начал Грин к Белой Головке подъезжать, ну, Белая - девка отзывчивая: уже она с ним и пьет, и Гриньком его зовет. Грин-то и втянулся (недаром, видно, слух по Рубляндии ходил, что и он "из наших"). И про Кнопку Красную забыл, и про травку зеленую - гудит с Белой, а то и сам по себе квасит. Да не забыли про Грина в Баксонии. Послали заморских лекарей, чтоб Белую отравить, рубляндцев потравить, а Грина отвадить, но лекари по дороге в Большом лесу затерялись. Тогда послали из Баксонии новых лекарей - прямо по телеку. Те как давай с телека кашперовать, так Белая аж позеленела. Но только на рубляндцев это никакого эффекта не произвело, им, что белая, что зеленая, радость одна. А сама Белая Головка взахлеб хохочет, когда ее Зеленым Змием называют. "Правильно, говорит, я и есть Змея, а теперь мы с Гриньком оба в зеленые запишемся".

Грина же, когда он в их кашперотню попал, да лекарей из страны баксов признал, - вырвало, а потом еще более поплохело: побелел весь, бедолага, чуть конца не отдал - еле подоспели в него стакан зеленовато-белой влить. Пришлось все телеки вторым слоем тряпок завешивать (рубляндцам уже и одеть стало нечего). Грин, правда, после стакана светиться начал, прямо изнутри просветлел, и вдруг Кнопку Красную вспомнил. Расплакался тогда Грин, просто разрыдался, повинился Белой во всем, ну девка жалостливая и пожалела дурака - ей-то вся политика невдомек. "Что ж, думает, Кнопка, она высоко, к тому ж охраняться должна от Гринов, разве он до нее доберется, а я рядом буду. Посмотрим еще, чья возьмет." - Привыкла девка жить сегодняшним днем припиваючи и ни зимы, ни бурь не замечала.

Да только не успокоилась на этом Баксония, провела совещанье с Японией, устроила встречу с Германией и прочей своей Хулиганией. Снарядили они вместе на Рубляндию бабу Мефу. Долго шла Мефа: по морям - по волнам, по горам - по долам, по большому лесу - от ствола к стволу короткими перебежками. Но добралась-таки до Рубляндии. Увидала Грина, как он с Белой Головкой тоску свою по Красной Кнопке заливает, да только не увидела, как его оттудова извлечь. "Эх, кабы не зима, думает, посеяла б я травку". Но на всякий случай песенку в Рубляндию запустила: "Самосадик я садила..." Ведь рубляндцы что хохлянцы малые, сначала к песенке привыкнут, а потом по песенному и сотворят. Все бури себе так накликали.

В общем, не просчиталась Мефа: дала песенка семена и произросла в Рубляндии травка. А произросши, сушиться и куриться стала, да так, что скоро уже, казалось, вся Рубляндия на травке сидит, от Белой Головки отколовшись. Только, что и остались у Белой: Грин да Рублин. Последний, знать, не зря желтоватым был - не брала его травка. Грину же еще в Баксонии противотравие вкололи, и Белая его все-таки крепко захомутала.

Видит Красная Кнопка, что некуда ей деваться: все лица зеленые кругом. Взвыла во весь голос сиреной - не слышит никто вокруг. Еще сильней сирена взвыла - лишь Рублин во сне перевернулся, да Грин пуще прежнего затосковал. В третий раз взвыла Катюша самым сильным из своих голосов так, что стволы в Большом лесу попадали, и примчался к ней из самого Большого леса верный друг единственный - Рубляндский Волк: "Слушаюсь и повинуюсь". Но Катька ему: "Не за послушанием я тебя вызывала - за советом. Помоги, говорит, извести травку". А надобно сказать, что по новым временам в Рубляндии уже нельзя было получить и совета, советы все были платные и потому специально так давались, чтобы потом опять за советом идти. Да только не из новых рубляндцев был Волк. Долго думал бурый прежде, чем сказать, и издалека начал.

"Отчего земля наша Рубляндией зовется? От многих причин. Ну, во-первых, конечно, от Рубли. Да где ж она теперича, Рубля? Нет ее и не видал никто, одними неплатежами и расплачиваемся. Во-вторых, от любимого слова нашего "рубать", хотя нынешние уже говорят "хавать", да это потому ведь, что и порубать толком нечего стало. В-третьих, рубиться силен наш народ. Ну да какая большая рубка теперь, сама знаешь, все красной кнопкой решается. А по мелочи: меж собой грызться - хватит, отгрызлись уже, сколько можно собачиться, как вспомнишь, сын на отца, сосед соседа, жена мужа продает и брат сестре не товарищ. Уж лучше травка. И чужие земли разорять - это не рубиться, это ж тоже за травкою бегать, да потом княжон в воду кидать - пустота одна остается. Ну а в-четвертых, и не столь будто бы важно, только издревле привыкли рубляндцы лес рубить. Чуть что, вспомни, всех на лесоповал - подуспокоиться. А еще до того - избы из леса рубили, дровами топили. Все из лесу шло. Сейчас, конечно, землей никто не живет - зима, оттого и избы ставить разучились. И лес уже совсем не тот: даже хвои нет - одни стволы. Но, может, хоть топором помахать мужику в радость будет, а так - хуже нет, когда всех радостей - телек сквозь красную тряпку."

"Лес рубить еще Сусанин запретил" - возразила Кнопка - "и не с бодуна запретил, а сказав, что это осталось наше единственное достояние, мол, начнем рубить - сразу "инвесторы" набегут, как при Рыжем, разденут догола".

"Какое же в нем для рубляндцев достояние" - не отступает Волк - "коль не раздается топор дровосека? А инвесторов прогнать! Сами заготовлять будем, сами продавать". - "Сами деньги пропивать" - подхватила Катюша - "Пойди, бурый, еще подумай, по сторонам порыскай. Надумаешь чего поновей - тогда приходи. А я пока схожу к Белой посоветоваться, как-никак, Голова."

Не понравился такой конец Волку. Помнил зверь, как прежние ходили к Белой Головке советоваться и какими бурями это кончалось. Не уважал бурый Белую, не любил, всяких подлостей ждал от нее. И решил он за Красной Кнопкой следом бежать, чтоб от козней злых уберечь. Но заступила ему дорогу Баба Мефа, не потрафило старой как Рубляндский Волк о заморских инвесторах рассуждал, рассчитывала она сама на Большой лес лапу наложить. Прикинулась впереди Красной, платочком помахала, фонариком помигала, да прямо в волчью яму Волка и завела. "Сиди, сострила, думай теперь себе здесь до скончания века". И когда Красная Кнопка к Белой пришла, она уже там расселась.

"Что еще за Мефа?" - спрашивает на Бабу Кнопка. "Да это ж сокращение такое, Меж Ежкин Фонд - МЕФа, а по-нашему, Маня" - отвечает Белая - "помнишь, в телеке были Мани-мани-мани?" - "Наши мани?" -
- "Откудова наши, ихние конечно (Белая указывает на Грина) - зеленые".
- "Мне ихних манек не надо" - возмутилась Кнопка. "Так других-то нет"
- удивилась Белая - "ведь Рублин пьяный в расчет не принимается."
(Рублин и Грин во все время разговора могли только мычать.)
- "Значит, вообще не надо манек, как Борода завещал."
- "Не Борода, а Бородка, и лишь на случай всеобщего изобилия, чего уже, ясный перец, не предвидится." -
- "Тогда можно лесом между собой расплачиваться" - предлагает Катька.
- "А что мне с твоего леса? Его даже на самогон не перегонишь, пока в опилки не сотрешь. Кто пилить будет? не говоря уж, рубить, везти?"
- "Я помогу", встревает тут Мефа, "все помогу: и вырубить, и вывезти."
- "Покажешь палец - откусит", комментирует Белая.
- "Мефу гнать!" - командует Красная Кнопка - "и с нею всех гринов."
- "Гринька не тронь" - возражает Белая - "он тут прижился. А Мефу, что ж, прогони, коли без манек обойдешься, да только знай, что за Мефой следом Ната подходит."

И вправду, то ли Грин Белой проболтался, то ли вещая Головка была, но уже шастала по Большому лесу из Баксонии подосланная, из Германии снаряженная, из Японии до зубов вооруженная, страшная Баба Ната, и не находилось Рубляндского Волка, чтобы ее притормозить. А ракету в свой лес не запустишь.

"Может, рублядистами попугаем?" - "Кого ж ими пугать, коли они первые в Баксонии окопались". - "Ну а рублезвонами?" - "Боюсь, что и рублезвоны, и рубляшовцы на травке заморской мотаются, а значит, им мани нужны". "Но простые рубляндцы мне помогут?" - "Те, которые по берлогам прячутся и лапу сосут? - ты их до весны не добудишься". "Эх, были бы у меня воорубленные силы!" - "Силы кормить надо, а корма, как ты знаешь, еще при Черноморе закончились. Или Мефу попросишь?" "Мефу гнать!" - во второй раз скомандовала Красная Кнопка и возопила: "Где ты мой верный друг, Рубляндский Волк?" - "Известное дело, где" - - отозвалась Мефа - "в долговой яме сидит. И сидеть ему там, пока Я его оттуда не вызволю." (Кнопка в ужасе смотрит на Мефу.) "Не гоношись, баба" - Белая Мефе - "мы его у тебя на Гринька выменяем" - и к Кнопке - "Ведь Гринек-то мой все равно сам назад прибежит!" - Так и поступили.

"А теперь убирайся, Мефа" - в третий раз скомандовала Катюша, когда вызволили Волка, "убирайся, пока цела (уж очень зол был на Мефу Волк), и Грина с собой прихватывай, и всю травку, чтобы духу вашего зеленого здесь больше не было!" Славно гнал их Волк до самой Баксонии, еще и Нату успел пужануть по дороге. А на обратном пути отыскал он в Большом лесу тех заморских лекарей, что первыми были засланы, и к бабе Яге свел. Сварила их баба Яга вместе со всеми их колесами, и из варева того редкостное зелье приготовила да Волку преподнесла.

Вернулся Волк к Белой, а там уже снова вся Рубляндия собралась - травка-то кончилась - и гудеж на весь Большой лес стоит, ажник из берлог публика повылезла. Сама Кнопка, раскрасневшись, во главе стола сидит и Белую за советы благодарит. А Белая, знай себе посмеивается: "Ты, Кнопка, помнишь, как правительницей становилась, все визжала, почему, дескать, все моим именем правят, сама править буду. Ан опять над собою советчиков ищешь. Может, еще и Думу тебе выбрать или Рубсоветы? Ведь, кто советовался, тому потом и заказывали музыку."

"Придумал!" - кричит им всем Волк - "Деньга своя нужна, местная, пусть хоть из дерева рубленая, но чтобы и за работу какую заплатить, и водки купить, чтоб дорогою водка стала". "Эк чего захотел" - удивилась Белая - "чтобы стала дорогою. Да ты бы сначала Рублина нашего к жизни вернул, ведь уже не мычит, не телится". Влил тогда Волк Рублину зелья баба-Ягового и очнулся Рублин, на Белую взглянул - подыматься начал. И другим рубляндцам Волк попробовать дал - просветлели рубляндцы, и Кнопка из красной порозовевшей сделалась. "А ты, сказал Волк Белой, Головка наша, теперь будешь Головка Боевая - Нату к Большому лесу не подпускать". Белая, в общем, не возражала, не дразнить же волков, но у рубляндцев это новое имя не прижилось. Стали звать ее вроде как бы Боеголовкой, а вроде как и Болеголовкой, разве по-рубляцки разберешь.

И еще песенку новую завел Волк: "Начинается Земля, как известно, от Рубля". Правда Рублина, хоть и оттенка был он нужного, к денежному обращению приспособить не удалось: не устойчив, не предсказуем. Не помогло даже ударение ему на первый слог переставить, чтобы Рублю люди вспомнили добрым словом. Решили тогда его на Красной Кнопке женить, но и это ему веса не добавило - так и остался неуправляемым: то не в срок поднимется, то не в такт опустится. Подумали было страну в Рублиндию переименовать, да вовремя сообразили, что все без толку. Не занимали Рублина его прямые обязанности, только боеголовками интересовался. И так далеко его интерес зашел, что уже непонятно стало, каких стволов в Большом лесу больше, еловых или орудийных.

Еловые-то постепенно вырубались, да по санному пути в укромное место свозились, а там в опилки перемалывались и затем перегонялись, по бутылкам разливались и назывались: Рублевская Зимняя или Рублевая Белая или Рублинная Снежная, а также Рублистое полугадкое, Рублинка, Рублиндар,..., но особенным успехом пользовался Привет из Рубляндии. Сплавлялось это все в Баксонию и, говорят, в Японию, кажется даже и в Германию - хотя никто из рубляндцев так далеко не заезжал и наверняка знать не мог. Известно лишь, что Приветы вагонами Грину отгружались, чтобы легче было его на цепи держать, с которой он все в Рубляндию рвался. Но не пущали Грина, сам, говорили, пропадешь и весь свободный мир за собой утащишь, мол, там в одном Большом лесу зимой целую Нату потерять можно. Сочувствовали ему, конечно, по-своему, по-баксовски: пытались Красную Кнопку в Баксонию выманить как бы для обмена опытом, да Волк им пообещал взамен Боевую Головку послать - сразу угомонились.

Правда, знающие рубляндцы рассказывали, будто Белая-Боевая сама у Грина побывала, что называется, инкогнито - вроде Джина в бутылке. И, якобы даже... да-да, не хотите - не верьте, но все заметили, как повеселела девка, налилась. Грин, сказывают, тоже в рост пошел, словно с цепи сорвался. Никак Рублину его не догнать - не зря Кнопка Красная не довольна. В конце концов, развели Катюшу с Рублином. И выдали ее потом наново за Рубляндского Волка, который и без того всю Рубляндию под себя подмял, думали, может, так оно лучше будет. Все-таки, не за тридевять земель, а в наш лес смотрит. Рублина же пришлось срочно с Боевой Головкой скрещивать для рождения новой деньги подстать зеленым. И родили они тогда Копейку. Но что с тою Копейкой приключилось - об этом будет новый сказ.